Жермен Нуво

Меня моя родня (недобрые людишки !)
пристроида в коллеж в убогом городишке.
Тоскливая латынь, а мне пятнадцать лет.
Тайком курю табак, запрятавшись в клозет.
Накажут — ну, и пусть ! Приму свой крест без злости.
Мне лучше взаперти, чем отправляться в гости,
играть там в экарте и потешать салон
карминовой каймой коротких панталон,
да сверх того ещё и цепенеть от дури,
что тётушка несёт про бал в супрефектуре.

Бледна и с желтизной, впиваясь в край бокала,
она мне говорит: "В Россию я сбежала..."
Жаргонные слова, на платье — кружевцо.
Сигарный дым коптит алмазное кольцо.
"Поверьте мне, хоть я болтаю, как сорока,
я утром поняла, как в мире одинока.
Теперь, сигару вдруг в загашнике отрыв,
решила закурить под бодренький мотив*...
Здесь, в ужасе моей изгнаннической жизни,
глоток бордо мне мил как память об отчизне".

Воздайте ж, музы, честь бывалому бойцу,
не генералу, нет, не доке-мудрецу,
но тешившему дух собратьев полководца.
От смеха до сих пор большой Собор трясётся,
где топал он своей искусственной ногой.
Кто раз смахнёт слезу, взгрустнёт потом в другой —
на нос из серебра, висящий в небе, глянув —
то светится луна, светило ветеранов,
а то — как ветер вдруг прощальный марш споёт...
Я тоже, вслед бойцу, почтил его уход.

Это палый лист блестящий,
Низко по ветру летящий,
Это месяца ладья,
Это солнца восходящий
Свет, под ним — любовь моя,
Бледный облик малолетки:
Плод, томящийся на ветке!

Ночь сойдет — взойдет, сверкая,
Мученица дорогая,
Та, что ярче лишь цветет,
К бледности своей взывая,
И душе — ее восход,
Как заря с луной в придачу
Странствующим наудачу!

В этом личике искрится
Чистый свет отроковицы,
Дух скитальческой поры.
Это голос темнолицей
Матери и взгляд сестры.
И мою судьбу пытает
Та, что бледностью блистает!

Как уныла эта мгла сырая!
Свечка тускло светит, догорая.

Замечтался я, бездумно глядя вдаль.
Жаль, что сердце безучастно, право, жаль!

Нет ни радости, ни боли, все немило,
И надежда крылья опустила.

Слеп и глух, живу я или нет?
Не звучит любимый голос мне в ответ.

Пламя, дрогнув, клонится куда-то,
Тьмой ноябрьской комната объята.

Чей же зов мне слышится порой
Сквозь пригрезившийся мне прибой?

То душа моя — ноябрь, темно, — как странно!
Там, на отмели, одна средь океана.

Ты, сердце глупое, — как фляга, где в печали
Вино любви покорно спит века.
Вы нежно так меня поцеловали,
И лба коснулась теплая рука.

В крещенье сладостном, в его влекущей тайне,
Покой желанный хлынул мне в глаза,
Сад угасал, звенели над цветами,
Как поцелуи, птичьи голоса.

Как Мать, вы ревностно склонялись надо мною,
Леча бальзамом раны глубину,
Глаза же ваши выдали иное —
В их зеркалах я увидал Жену.

Я вас обрел теперь, как бедный воин отдых,
В миг озаренья полюбив — и вот,
Как бледный лебедь в заповедных водах,
Во мне желанье дивное плывет...